Однажды, когда в тёплый весенний день вся группа в полном сборе гуляла по улице, Гуля неожиданно остановилась у подъезда трёхэтажного каменного дома.

— Мадам, — сказала она, — пожалуйста, подождите меня здесь, я сейчас вернусь.

И, приоткрыв тяжёлую дверь, она исчезла.

— Мадам, а ведь это школа! — сказала Шура. — Видите — написано?

И девочка показала на прибитую к двери вывеску.

— Стойте оба здесь, — ответила француженка. — Я сейчас буду посмотреть.

Лёлик и Шура остались одни. Они взялись за руки и прижались к стене дома, чтобы их не переехала машина.

Гуля вернулась первая.

— А где адам? — спросила она. — То есть мадам?

— Пошла тебя искать, — ответили Лёлик и Шура вместе. — А ты где была?

— После расскажу!

В это время из дверей школы выбежала взволнованная мадам.

— Скверный девочка! — набросилась она на Гулю. — Где ты ходил?

Когда она волновалась, она говорила по-русски ещё хуже, чем обычно.

Гуля помолчала немного, а потом сказала серьёзно, как большая:

— Простите, мадам. Я в школу поступила. В первый класс. Завтра нужно будет отнести метрику. [2]

Мадам только всплеснула руками.

На другой день Гулина мама отнесла в школу документы.

Так Гуля сама отдала себя в школу.

Первоклассница

В первом классе Гуля оказалась выше всех ростом, хоть и моложе всех по возрасту.

На первых порах ей пришлось нелегко.

Какому-то озорному мальчишке приглянулись её кудрявые волосы. Он незаметно подкрадывался к ней сзади, всовывал палец в локон и дёргал. Это было больно и обидно. Гуля рассказала об этом дома, но мать спокойно отнеслась к её жалобам.

— Договаривайся с ними сама. Не можешь договориться — дай сдачи. А учительнице не жалуйся.

И Гуля не стала давать себя в обиду.

Ей очень нравилось в школе. В парте у неё было целое хозяйство. В одном углу лежали новенькие книжки и тетрадки, в другом стоял лакированный пенал, а в пенале чего-чего только не было! И карандаши, и блестящие пёрышки, [3] и резинки. [4]

Однажды Гуля принесла с собой в класс маленькую шерстяную обезьянку и стала устраивать ей из книжек и пенала уютный домик. Она не заметила, как вошла в класс учительница.

Начался урок.

Учительница что-то долго читала вслух, но Гуля ничего не слышала.

— А теперь Гуля Королёва прочтёт нам этот рассказ, — вдруг предложила учительница.

— Какой рассказ? — спросила Гуля, вставая с места.

— Тот, который я только что вам прочла.

— Я ничего не слышала, — проговорила Гуля и опустила голову.

— Стыдно, Королёва! — сказала учительница. — Ты невнимательна, и я ставлю тебе «плохо».

…Вскоре в одной из комнат кинофабрики, где работала мать Гули, раздался телефонный звонок.

— Позовите мою маму! Товарища Королёву! — послышался в трубке взволнованный голос. — Мама, это ты? Мама, мне плохо!

Мать чуть не выронила из рук телефонную трубку.

— Гуленька, что с тобой? Сейчас же иди к школьному врачу! Я скоро приеду за тобой в школу.

— Я не в школе, — послышалось в ответ. — Я уже дома.

— Ну и хорошо, что дома. Скорей ложись в постель. Что у тебя болит?

— Мама, ты не понимаешь! — сказала Гуля. — Не мне плохо, а у меня «плохо»!

— Как — плохо? Говори толком. Что у тебя болит? Голова? Горло?

— Да что ты, мама! Я же говорю, мне не вообще плохо. Мне по русскому устному «плохо»!

Мать вздохнула с облегчением:

— Так бы и сказала!.. Это ещё ничего, если только по русскому устному.

— Да, ничего! Тебе всё ничего! — обиделась Гуля. — А мне от этого «плохо» очень, очень плохо!

В другой раз, когда Гуля и в самом деле заболела, мать ей не поверила.

— По какому предмету «плохо», — спросила она, — по устному или по письменному?

— Горло болит! — еле выговорила Гуля. — И тошнит что-то…

Когда мать приехала домой, Гуля уже лежала на кровати вся красная от жара. Приехавший доктор осмотрел её и произнёс одно из тех слов, которых так боятся все матери:

— Скарлатина.

В больнице

В большом саду перед окном нижнего этажа стояла мать Гули. С грустью смотрела она на худенькую стриженую девочку в длинной рубашке и в халатике, которая теперь, после болезни, совсем не похожа была на прежнюю весёлую Гулю.

Из-за плотно закрытого окна не слышно было Гулиного голоса. Но лицо Гули выражало полное отчаяние. Она что-то быстро писала на большом листе бумаги, приложив его к подоконнику, и потом показывала свои каракули маме в окно. Вкривь и вкось было написано:

Мама, возьми меня отсюда! С меня вся кожа слезла. Я больше не могу тут жить!

В ответ мать Гули писала ей на листках из блокнота:

Гуленька, потерпи ещё совсем немножко. Скоро я возьму тебя домой. Дома тебя ждут замечательные подарки.

У Гули дрожали губы и подбородок, но она крепилась и не плакала, хотя ей было всего только восемь лет.

Когда мать ушла, Гуля отправилась с горя на кухню, чтобы узнать меню сегодняшнего ужина. Это было очень интересно — три раза в день бегать на кухню, а потом обходить все палаты своего отделения и говорить ребятам, лежащим в постели, что будет к завтраку, к обеду или к ужину.

— Макаронная запеканка и кисель! — торжественно провозгласила Гуля.

Но, к сожалению, оказалось, что какая-то долговязая бритая девчонка из соседней палаты уже успела раньше Гули сбегать на кухню, и новость эта ни на кого не произвела впечатления.

Гуля села на кровать и вздохнула. До ужина оставался ещё целый час. Она принялась декламировать шёпотом стихи своего любимого поэта Некрасова. И вдруг, незаметно для неё самой, в голове у неё стали складываться какие-то новые, нигде не подслушанные слова и строчки про её маленького рыжего щенка Петьку, оставшегося дома:

Что ты, родименький,

Что ты, собачечка,

Что ты сидишь там в углу?

Скучно собачечке,

Скучно родименькой

Тихо сидеть там в углу.

Ну, подойди, я тебя приласкаю.

Хлебушка нету в дому.

Вот засыпает мой рыженький, маленький

В тихом своём уголку.

«Как это у меня получилось? — подумала Гуля. — Это уже не такие глупые стихи, как те, про Африку».

И она вспомнила первое своё стихотворение, которое она сочинила, когда ей было четыре года:

Птицы скоро улетают

Стаями домой,

Африка для них душиста,

Африка им край родной.

«Надо будет записать